НОРМАН БОРИС ЮСТИНОВИЧ
РУССКОЕ МЕСТОИМЕНИЕ МЫ: ВНУТРЕННЯЯ ДРАМАТУРГИЯ
Слова, наиболее употребительные и естественные в речи, - такие, как местоимения, частицы, союзы, - кажутся нам и наиболее просты¬ми семантически. На самом же деле их план содержания довольно сложен, а иногда и противоречив. Не составляет в данном смысле исключения и русское мы.
Мы - личное местоимение 1-го лица множественного числа. Его семантика непосредственно соотносится со значением глагольных форм 1-го лица множественного числа. И хотя русские формы типа помним, будем читать, выполним могут употребляться в тексте и без сопутствующего личного местоимения, можно утверждать, что их значение в принципе включает в себя семантику 'мы'. Поэтому далее в статье будут рассматриваться как само слово мы во всех его вариантах (мы, нас, нам, у нас, с нами и т. п.), так и соответствующие глагольные формы: помним, будем читать и т. п.
Что значит ".мы"? Самый простой ответ на этот вопрос гласит: мы - это множественное число по отношению к местоимению я, обозначающему говорящего. Действительно, мы входит в общую парадигму местоименных форм и ближайшим его соседом в этой системе оказывается я; см. таблицу:
Единственное Множественное
число число
1-е лицо я мы
2-е лицо ты вы
3-е лицо он, она, оно они
Подобно тому, как между читаю и читаем существуют регулярные внутренние отношения (это корреляция по числу), так и между я и мы существуют прочные семантические связи. Значение 'мы' включает в себя 'я' или даже образуется несколькими 'я'. В послед¬нем случае мы имеем дело с контекстами типа:
(1) Я, Д-503, строитель Интеграла, — я только один из математиков Единого Государства. [...] Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю — точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это "МЫ" будет заглавием моих записей) (Е. Замятин, Мы).
218
(2) Капля, падая на камень, четко выговаривает: "Я!", [...] "капля долбит камень", многие "я" сливаются в "мы", такое могучее, что не только продолбит камень, а иной раз и унесет его в бурном потоке (М. Пришвин, Фацелия).
Однако можно ли назвать отношения между я и мы грамматиче¬скими? Иначе говоря, можно ли считать, что я и мы - варианты од¬ного местоимения, подобно тому, как словоформы читаю и читаем являются вариантами одного и того же глагола читать!
Это, вообще говоря, давняя проблема, связанная с трактовкой кате¬гории числа. Дело в том, что у имен существительных множественное число обозначает некоторую сумму однородных предметов: так, сло¬воформа столы значит 'стол + стол + стол ...'. Что же касается ме¬стоимения мы, то оно редко представляет собой сумму нескольких 'я'. Обычно за ним стоит некоторый совокупный субъект, скла¬дывающийся из 'я' и какого-то другого лица (лиц), участвующего или не участвующего в коммуникативном акте. Соответственно, в славянском языкознании уже в начале XX века господствует точка зрения на я и мы как на разные слова. Так, в коллективной польской грамматике читаем: " "Мы" не означает объединения нескольких "я", а обозначает одно "я" и одно или более лиц вторых или третьих" (Вешн е1а1. 1923, 327). Еще категоричнее писал об этом В. В. Виногра¬дов (1947, 330): "Я, ты не имеют множественного числа. Много я, много ты - эти понятия не могут быть непосредственно выраже¬ны грамматическими средствами. Местоимения мы, вы имеют другие значения". Сегодня некоторые авторы даже не считают нужным до¬казывать то, что мы не составляет множественного числа к я - это, по их выражению, банальность (ср. Милославский 1980, 81).
Между тем, существует и иная, противоположная точка зрения. Наиболее серьезное обоснование она получила в статье А. В. Иса¬ченко (1961). Для этого оказалось достаточным принять, что в осно¬ве семантики грамматического числа лежит противопоставление по признаку расчлененности или отсутствию таковой (Исаченко 1961, 37-42). Тогда мы по отношению к я столь же отчетливо содержит маркирующую сему расчлененности, как, допустим, столы по отно-иению к стол. Данная трактовка, представляющая словоформы я А мы как числовые варианты одного местоимения, находит себе и говые доводы, и новых сторонников (см., например: Барулин 1980, 145-155). Любопытно, что в том же направлении, казалось бы, "ра¬ботают" данные ассоциативного эксперимента: самая частая реакция 1а слово-стимул я, которую дают испытуемые, это человек, а на сти¬мул мы - люди (ср. Папейко 1998, 37); тем самым подтверждается
219
"чисто числовое" различие между я и мы. Правда, уже следующие по частоте ассоциации разрушают сложившееся представление: для я это личность, для мы - все, друзья ...
В целом же можно заключить, что сведение семантической спе¬цифики мы к признаку грамматической расчлененности позволяет описать семантику данного местоимения лишь в первом приближе¬нии. Значительно большие перспективы открываются перед иссле¬дователем, если считать, что множественность в мы носит "лексиче¬ский" характер. По-видимому, лексическое выражение множествен¬ности (или "расчлененности") исторически играло более существен¬ную роль, чем ныне. Во всяком случае, Е. Курилович, называвший такое множественное число эллиптическим, считал, что именно с не¬го берет свое начало развитие категории числа как таковой. Он имел в виду словесное обозначение группы лиц, объединяющихся вокруг некоторого центрального, "привилегированного" лица, типа родите¬ли - это 'отец + ...' (Кигукпукг 1987, 29, 127-129). Нечто подобное происходит в случае с мы: здесь наблюдается приращение, прибавле¬ние лексического значения. Мы - это значит 'я' + 'кто-то (не-я)'; в результате этой операции и образуется упомянутый "совокупный субъект".
Его семантическая структура представляет собой немалый интерес для лингвистов, ее разработка - как бы второй шаг на пути позна¬ния семантики мы. А именно: значение мы варьируется в зависи¬мости от соотношения высказывания с коммуникативной ситуацией. Так, Э. Бенвенист настаивал на различении двух "мы": если "мы" включает в себя собеседника (слушающего), то это - инклюзивное 1-е лицо множественного числа. Если же собеседник исключается, из "совокупного субъекта", то перед нами - эксклюзивное 1-е лицо множественного числа (ср. Бенвенист 1974, 267). Каждый из этих случаев может эксплицироваться, поясняться и подтверждаться специальными показателями. Причем, что характерно, разные язы¬ки обладают в данном плане значительной спецификой. В частности, для русского языка существует возможность "уточнения" значения мы зависимым именем в творительном падеже с предлогом с: мы с тобой, мы с вами, мы с Петром, мы с ними и т. п. (в западно¬европейских языках, таких как английский или немецкий, нет струк¬турных эквивалентов этим конструкциям). Приведем - под номерами (3) и (4) - по одному примеру такого инклюзивного и эксклюзивного "мы":
(3) — ... Ты воевал, что ль, в Гражданскую?
Павел Николаевич вздохнул:
— Мы с вами, товарищ Поддуев, еще по возрасту не могли тогда воевать.
Ефрем потянул носом.
— Не знаю, чего ты не воевал. Я воевал (А. Солженицын, Раковый корпус),
(4) Во всяком разе, я тоже государственный, а не какой-нибудь первобытный человек. Мы вместе с моей бабой в народонасе¬ление нашего государства засчитаны (В. Распутин, Последний срок).
В некоторых языках инклюзивное и эксклюзивное "мы" выра¬жаются специальными (разными) морфологическими формами, в том числе глагольными. Это различие оказывается весьма важным для типологической грамматики. В исследованиях Рогсппе^тег (1953) и 1п§гат (1978), проведенных на базе большого количества язы¬ков, была обнаружена и описана 21 разная "модель лица". Наряду с 6-членной системой - такой, какая представлена и в современном русском языке, - к числу наиболее распространенных относятся так¬же 7-, 9- и 11-членная системы. Это значит, что в некоторых языках формально различается большое количество (до 15) личных место¬имений, что связано не только с выражением "инклюзивное™" или "эксклюзивности" в 1-м лице множественного числа, но также с на¬личием особого - двойственного - числа. Иными словами, есть язы¬ки, в которых значения 'мы (с тобой)' и 'мы (с ним)' представлены разными морфологическими формами, так же как 'мы (с тобой)' и 'мы (с вами)'. И содержание конкретного местоимения в конкретном языке являет собой комбинацию системообразующих признаков (ср. 1п§гат 1978, 222-227).
В русском языке значение местоимения мы, в отсутствие лекси¬ческих конкретизаторов, оказывается чрезвычайно широким. Это связано с семантической неопределенностью второго компонента "совокупного субъекта" (который мы выше определили как 'не-я'). Поэтому собеседник то и дело вынужден просить об уточнении и разъяснении: кто это - "мы"? О ком конкретно идет речь? См. иллюстрации (5)-(9):
(5) — Для чего же тебе понадобилась гайка?
— Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем ...
— Кто это — мы?
— Мы, народ ... Климовские мужики, то есть (А. Чехов, Злоумышленник).
(6) — ... Крупных, культурных хозяйств мужик разрушает будто бы не много, но все-таки мы понесем огромнейший убыток.
221
[...] Во всем, что он сказал, Самгина задело только словечко "мы". Кто это__мы? Г. .] "Мы", — иронически повторил Сам¬гин, отходя от Пояркова (М. Горький, Жизнь Клима Самгина).
(7) "Сегодня мы можем сказать определенно: это выдумки или заблуждение, что Горький сопротивлялся насилию и стал бы помехой в 1937 году, за что-де Сталин его и убрал". Позволительно спросить: кто это "мы"? В сие понятие явно не входит, к примеру, авторитетнейший историк, автор всемирно из¬вестной книги "Большой террор" Роберт Конквест ... (В. Бара¬нов, Горький без грима. Тайна смерти).
(8) — ... Вот мы и решили вести войну за хороший вкус.
— Кто это "мы"?
— Правление клуба (В. Аксенов, Коллеги).
(9) Тут Павел появился.
— Кончай базар. Собери, что нужно, мы уезжаем.
— Кто это "мы"? Неужели я?
— Ты едешь с нами (Т. Полякова, Тонкая штучка).
Уточнить содержание местоимения мы бывает полезно также в на¬учном тексте, если его автор стремится избежать смысловой неопре¬деленности или неясности. Так, Г. О. Винокур, рассуждая о формиро¬вании норм русского литературного языка, специально останавлива¬ется на том, в каком смысле употреблено мы в одном из контекстов у Тредиаковского: "Уже тогда, когда Тредиаковский в предисловии к "Езде в остров любви" заявлял, что он переводил свою книгу "почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой го¬ворим", он не мог не задумываться над вопросом о том, что означает в данной связи слово "мы". [...] "Мы" Тредиаковского - это, несо¬мненно, та "изрядная компания", "щеголевитости речений" которой, по словам Пушкина, Тредиаковский советовал следовать Ломоносову. Это общество избранное, высшее, к которому Тредиаковский, естест¬венно, причислял и себя ..." (Винокур 1959, 133).
Нередко говорящий сам чувствует смысловую недостаточность употребленного им мы и считает необходимым пояснить его. В таком случае сфера "совокупного субъекта" может точнее очерчиваться не только посредством уже упомянутой конструкции "с + имя в творительном падеже" (мы с братом), но и с помощью иных средств, в частности, обособленного определения (мы, москвичи; мы, старшее поколение, и т. п.). См. примеры (10)—(12).
(10) ... Он любовно думал о всех машинах, какие где-либо только существуют на свете, убежденно веря, что все они — за
222
нас, то есть за рабочий класс ... (А. Платонов, Одухотворенные люди).
(11) Неужели мы, умные люди, не можем взять из ситуации все хорошее — любимые наслаждения, любимые страдания — и не брать ничего неприятного, невкусного? (В. Попов, Две поездки в Москву).
(12) Мы здесь все вместе ... вы, я, ребята ... Конечно, дружба — это большое слово, слишком большое ... ну, товарищи ... (А. Стругацкий, Б. Стругацкий, Град обреченный).
В целом, если основываться на рассмотренном до сих пор фактиче¬ском материале, то можно заключить, что в семантической структуре мы только один компонент является постоянным и вполне опреде¬ленным: это 'я', говорящий. Это, так сказать, семантическая констан¬та мы. Э. Бенвенист писал о ней следующим образом: "В "мы" всегда преобладает "я", так как не может быть "мы" иначе, как на основе "я", и это "я" подчиняет себе элемент "не-я" в силу своего свойства трансцендентности. Наличие "я" является фактором, на основе кото¬рого существует "мы" " (Бенвенист 1974, 267).
Что же касается второй семантической составляющей интере¬сующего нас местоимения, то она, как следует уже из приведенных примеров, может сильно варьироваться. В принципе все эти варианты подлежат систематизации и исчислению. Как показал М. Шиманьски, за местоимением 1-го лица множественного числа в славянских язы¬ках может скрываться один из следующих теоретически возможных наборов участников ситуации ("совокупных субъектов"): 1) 'я + ты', 2) 'я + вы', 3) 'я + он', 4) 'я + они', 5) 'я + ты + он', 6) 'я + вы + он', 7) 'я + ты + они', 8) 'я + вы + они' (ЗгуташЫ 1990, 81).
Важно отметить, что изначальная, заложенная в самом языке се¬мантическая размытость мы - в отсутствие его конкретизаторов, -создает базу для определенных психоречевых манипуляций, когда слушающему (или читателю), привыкшему к одному пониманию мы шла просто предполагающему одно его "наполнение", подсовывается другое его содержание. М. Цветкова пишет об особом "лы-дискурсе" в применении к современной болгарской публицистике. По ее на¬блюдениям, для носителя болгарского языка "мы" - это прежде все¬го 'семья', 'круг близких людей', 'нация'. Такое "мы" привычно для болгарина. Но журналисты нередко вкладывают в это "мы" иное зна¬чение: 'государство', 'общество', 'политическая сила' (Т$уе1коуа 1994, 127-129). Аналогичные семантические сдвиги происходят, очевидно, и в структуре русского местоимения мы. Во всяком случае, они чрез¬вычайно характерны для публицистических контекстов типа: "Мы
223
не позволим, чтобы ...", "Мы требуем ...", "Нам не по пути с ...", "Мы ждем от правительства решений ...", "Одобряем и поддержива¬ем ..." и т. п. Мы тем самым приобретает в глазах носителя языка социальную значимость и соответствующую - разумеется, положи¬тельную - оценку. Проиллюстрируем это примерами (13)—(15).
(13) На деревне — пустота. Ладно, думаю, это мы поправим. Войну кто выиграл? Мы! Значит, теперь наша сила (А. Стру¬гацкий, Б. Стругацкий, Град обреченный).
(14) — ... Мы все говорим, что строим во имя будущего ... Мы привыкли произносить эти слова, совершенно не вникая в то, что они значат. Мы, как правило, совершенно не думаем о будущем, о том, каково будет людям в построенном нами мире ... Погрязая в мыслях о производстве, экономии и плане, мы как раз и не думаем о завтрашнем дне ... Поразительно было это "мы"!
Говорил — будто сам строил ... (А. Битов, Уроки Армении).
(15) ... Вскоре язык Килина болтал уже что-то сам по себе, как отдельный и независимый член организма. Отстоим, ответим ударом на удар, встретим героическим трудом ... (В. Войнович, Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина).
Манипуляции со второй семантической составляющей "совокупно¬го субъекта" мы приводят к тому, что данное местоимение (так же как непосредственно с ним связанное притяжательное местоимение наш) становится инструментом формирования идеологии тоталита¬ризма. Может быть, лучшее тому свидетельство на русском матери¬але - уже упомянутая антиутопия Е. Замятина с ключевым словом "Мы", вынесенным в заголовок. Другое характерное проявление дан¬ной тенденции - распространение "лы-дискурса" в некоторых жан¬рах массовой литературы, в частности, в текстах эстрадной песни. Действительно, контексты типа "Мы кузнецы, и дух наш молод ...", "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью ...", "Нам песня строить и жить помогает ..." и т. п. менее всего рассчитаны на то, чтобы говорящий (или поющий) задавался вопросом: "кто это - мы?" Здесь действует "презумпция включенности" в коллектив: личность мак¬симально социализирована, практически она не существует как тако¬вая. Один из современных представителей так называемой авторской (бардовской) песни в России, Вадим Егоров, так пишет о "вопиющей, возведенной в степень обезличенности" эстрадной песне: "Ее фунда¬мент - местоимение "Мы". Всесоюзное. Миллионноликое. То есть не имеющее лица. "Государственная" песня умудрилась даже "я" петь
224
во множественном числе. Ибо, когда ты слышишь: "... широка стра¬на моя родная ... я другой такой страны не знаю ...", ты понима¬ешь, что эти бронзовые строчки поет не Иванов или Сидоров 19.. года рождения, не был, не имел, не привлекался, а Советский Чело¬век, тот самый, из нержавеющей стали, который стоит перед ВДНХ г всесокрушающим молотом над головой" (еженедельник Книжное обозрение, 1991, № 34).
Разумеется, употребление мы характеризует не только идеоло¬гию общества в целом, но и взгляды отдельных его представителей. В этом смысле местоимение может выступать как социолингвисти¬чески значимый признак идиолекта. Процитируем исследователя со¬временной русской речи: "За личными местоимениями и их типовы¬ми применениями - не только эпоха в целом, но и лингвосоциальные гипы, индивидуальные и социальные субъекты речи. Вспомним пос-теднюю акцию от лица КПСС, антиалкогольную кампанию. "Мы по-геряли от сокращения продажи спиртного огромную сумму, но мы от этого не откажемся", - подытоживал М. С. Горбачев. Мы ... - а тем временем сотни тысяч людей стояли в винных очередях и практико¬вали другое употребление местоимений" (Шапошников 1998, 88). На щнном фоне диагностическую роль может играть и отказ от упот-эебления социализированного и демагогического мы. Именно такую !адачу ставит перед собой журналист, рисующий речевой портрет од-юй из заметных фигур в сегодняшней политической жизни России -Александра Лебедя:
(16) ... По наивности я долгие месяцы ждал: когда-нибудь в многочисленных пересказах "ночной прогулки по Чечне" упот¬ребит ли он слово "мы". Ну, хотя бы в неофициальной обстанов¬ке, в присутствии, скажем, Харламова или своего однополчанина Борисенко? В мою бытность никогда! {Комсомольская правда, 13.01.1998).
Все это - прагмалингвистические аспекты русского местоимения 4ы, которые неотделимы от его собственно языковой характерис¬тики. Вместе с тем, соотношение семантических составляющих мы >тим не исчерпывается, оно имеет более сложную и тонкую при-)оду. Употребление местоимения 1-го лица множественного числа в >усских текстах в значительной степени зависит от того, какое мес-ч) отводит говорящий в структуре коммуникативного акта самому ебе и своему собеседнику, какие отношения он намечает между со-юй и окружающими его людьми, участвующими и не участвующими : разговоре. И речь здесь идет не только о качественной характе->истике участников действия, но и о простом количественном рас-
225
пределении "совокупного субъекта". Именно с "долевым участием" 'я' и 'не-я' связана большая часть переносных употреблений (транс¬позиций) мы, фиксируемых грамматиками русского языка и специ¬альными штудиями (Виноградов 1947, 330-331; Виноградов 1952, 238; Ковалев 1981, 132-136, 159; Мартынов 1982, 118 и др.). Поэтому ана¬лиз данного соотношения может быть полезен для более глубокого познания семантики русского мы.
Конечно, во многих случаях употребление мы подразумевает равно¬правное участие 'я' и 'не-я': действие как бы принадлежит им в оди¬наковой мере; см.:
(17) Юрка поклялся страшной клятвой, что больше никогда не отправится со мной путешествовать, а я поклялся, что никогда его больше не возьму с собой, и оба мы — как видите — соврали (В. Катаев, Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона).
Причем текст может содержать не только констатацию того, что 'я' и 'не-я' совместно выполняют некоторую субъектную функцию, но и указание на характер их взаимодействия в ходе этого процесса. В русском языке в качестве соответствующих показателей, сопро¬вождающих форму 1-го лица множественного числа, используются слова вместе, совместно, оба, независимо друг от друга и т. п.; см.:
(18) Если бы я свободно говорила по-французски, наш разговор был бы краток, сух и деловит. А в нашем случае мы вместе преодолевали языковые препятствия и победили. У нас была общая маленькая победа (В. Токарева, Римские каникулы).
Еще пример: в печати промелькнуло сообщение о том, что в Санкт-Петербурге функционирует благотворительное общество "Мы вмес¬те" (газета Час пик, 11.11.1998).
Слово вместе в составе данного названия, несомненно, играет существенную роль, в его отсутствие местоимение мы не смогло бы столь явственно выражать идею кон¬солидации.
Однако для лингвистики, очевидно, интересны не столько слу¬чаи "паритета", равноправного участия 'я' и 'не-я' в составе "мы", сколько, наоборот, ситуация "поглощения" одного семантического компонента другим. В самом общем виде закономерность здесь мож¬но сформулировать так: чем большую часть семантического прост¬ранства мы занимает 'я', тем меньше места остается для 'не-я'. И на¬оборот: чем большее внимание уделяется второму семантическому компоненту мы ('не-я'), тем меньше места остается для 'я'. В частном случае одна из составляющих максимально редуцируется, превраща¬ется в нуль, а вторая занимает все семантическое пространство.
226
Примеры того, как говорящий говорит о себе во множественном числе, хорошо известны. Это, во-первых, "державное" мы (Мы, Николай Вторый...) и, во-вторых, так называемое "авторское" мы (формула скромности, применяемая главным образом в научной литературе). Однако перечень ситуаций, в которых мы фактически значит 'я', этими двумя случаями не исчерпывается. См. примеры (19)-(22).
(19) ... Он погладил Каштанку и продолжал:
— А ты, рыжик, не бойся... Это хорошая публика, не обидит. Как же мы тебя звать будем? Без имени нельзя (А. Чехов, Каштанка; клоун здесь размышляет вслух в присутствии своих подопечных, дрессированных кота и гуся).
(20) — Да, — сказала женщина, — мы с Мишей очень любим это место.
"Особенно — Миша ..." — подумал Инфантьев и вдруг мучи¬тельно покраснел (А. Битов, Инфантьев; разговор происходит на кладбище, у могилы мужа говорящей, которого звали Миша).
(21) — ... Понаделали мягких вагонов — кому они нужны? Уж на что самолет, и то в нем все билеты поровну стоят.
— В самолетах и летайте, — беззлобно отвечает кассирша.
— И полетим! — кипятится тетка. — Вот еще раз, два такие фокусы выкинете, и ни один человек к вам не пойдет. Совести у вас нету.
— Летайте себе на здоровье — не заплачем!
— Заплачешь, голубушка, заплачешь, как без работы-то оста¬нешься (В. Распутин, Деньги для Марии; каждая из женщин по¬средством формы 1-го лица множественного числа обобщает свою социальную функцию - соответственно пассажира и слу¬жащей).
(22) — Да ты, Ваня, не стесняйся, — поощрил председатель, — садись нормально, на всю жопу, Ваня, садись.
— Ничего, мы и так. — Назвав себя от смущения на "мы", Чонкин поерзал на стуле тем самым местом, на которое столь дели¬катно указал председатель ... (В. Войнович, Жизнь и необычай¬ные приключения солдата Ивана Чонкина; мы в речи персонажа
- от нежелания привлекать внимание к собственной персоне). Как видим, в основе такого употребления форм 1-го лица множест¬венного числа могут лежать разные причины: скромность или сму¬щение говорящего, его желание представить свою точку зрения как мнение целого коллектива, "неотделимость" его от некоторого вто¬рого (или третьего) лица и т. д.
227
Естественно напрашивается вопрос: может ли и первый компонент "совокупного субъекта" - 'я' - превращаться в нуль, полностью передавая свои полномочия партнеру? Иными словами, может ли мы в каких-то ситуациях означать только 'не-я'? И если так, то не дезавуирует ли это сформулированный ранее (и многократно по¬вторяющийся в литературе) тезис о том, что 'я' является семанти¬ческой константой в структуре "мы"?
Теоретически говоря, логика речи заставляет предполагать и та¬кую ситуацию. Если язык в принципе допускает различное долевое участие 'я' и 'не-я' в составе "совокупного субъекта", обозначаемого через мы, то следовало бы ожидать, что речь доведет эту тенденцию до максимума, до абсолюта. И один из таких экстремумов мы уже могли наблюдать: это мы, означающее 'я'. Что же касается второго экстремума (мы = 'не-я'), то тут дело обстоит сложнее. В принципе хорошо известны случаи, когда форма 1-го лица множественного чис¬ла в русском языке обозначает адресата речи. Это так называемое "докторское" или "парикмахерское" мы: Как мы себя чувствуем? Какая у нас температура? Что у нас болит? Такое мы получает распространение и в иных сферах общественной жизни, в которых желательно обозначить вежливость обращения, вопроса, просьбы -например, в городском транспорте: Проходим в салон, не скаплива¬емся на входе. Проезд оплачиваем, билетики на выходе предъявляем (из объявлений через микрофон водителя троллейбуса). Вообще же функциональный диапазон такого "участливого", этикетного мы до¬вольно широк: оно возможно практически везде, где присутствует желание говорящего уменьшить дистанцию между ним и собеседни¬ком (кроме того, заметим, что такое мы снимает проблему выбора обращения на "ты" или на "вы"; см. пример (23):
(23) Когда в подвале своего факультета, где была столярная мастерская, он прожигал новые лыжи пламенем паяльной лампы и смолил их, за его спиной раздался голос:
— Лыжи смолим?
Это был маленький тренер секции (В. Дудинцев, Белые одежды). Встречаются, впрочем, случаи транспозитивного употребления местоимения мы, в которых сема 'я', казалось бы, отсутствует. Один из таких примеров приводит В. В. Виноградов (1947, 331):
(24) Марья Петровна. А мы как скучали по тебе. Варя. Кто "мы"?
Марья Петровна. Будто не знаешь!
Варя. Он? ... твой? (А. Н. Островский, Н. Я. Соловьев, Дикар¬ка).
228
Сравним также следующие примеры, в которых личное местоиме¬ние 1-го лица множественного числа обозначает собеседника или же человека, не участвующего в разговоре, - одним словом, того, кого мы условно назвали 'не-я':
(25) Отец приподнял за подбородок ее хорошенькое личико и по¬целовал в розовенькие губки. "Итак, мы невеста!" — проговорил он (А. Куприн, Просительница).
(26) На двери была ее визитная карточка. Угрюмая бабища, с красными, как сырое мясо, руками, пошла о нем доложить. "Уже кухарку завела, — восторженно подумал Кречмер. — Вот мы какие" (В. Набоков, Камера обскура).
(27) — Вот, допустим, попали осколки или даже снаряд в ящик с конфетами. Что тогда? — спрашивал Саша шофера.
— Я понимаю, на что вы намекаете, — отвечал шофер, — брать конфеты горстями — этого нам мало: мы хотим целыми ящиками списывать их за счет Адольфа. Но я не позволю этого, потому что с этим нельзя шутить (А. Даров, Блокада).
(28) — ... Есть сельскохозяйственный — прямая дорога. Верно? Специалисты позарез нужны, без работы не будет. Солодовников пожал плечами.
— Но если человек хочет.
— Мало ли чего мы хочем! Я, может, хочу ... — Директор посмотрел на молодого врача, не стал говорить, чего он, "может, хочет" (В. Шукшин, Шире шаг, маэстро]).
(29) — Ботинок интересный, — сказал он, разглядывая подо¬шву. — Какая же у него национальность? [...]
— Ладно, скажу, — не выдержал я. — Эти ботинки сделаны итальянскими сапожниками, живущими в Париже. На заказ.
— Ты смотри, пожалуйста. Мы шьем себе ботинки на заказ.
— Да. Шьем. Раз в пять, десять лет (А. Кончаловский, Низкие истины).
Как следует из примеров (24)-(29), трудно полностью устранить го¬ворящего из семантической структуры мы: всегда остается некоторая [(оля его участия в описываемой ситуации. К примеру, Мы скучали по тебе в (24) означает 'он скучал по тебе', но к этому в завуалирован¬ной форме добавляется: 'а я - его жена'. Фраза Мы невеста в (25) эзначает 'ты невеста', но кроме того содержит (в форме 1-го лица множественного числа местоимения) напоминание: 'а я - твой отец'. Зыражение Вот мы какие в (26) содержит смысл 'вот она какая', ю отражает и причастность говорящего к данной ситуации: 'а я ее 1юбовник' и т. д. Собственно, говорящий всегда причастен к описы-
229
ваемой ситуации - хотя бы в силу того, что это он о ней сообщает. Поэтому случай с полным устранением 'я' из "совокупного субъекта" и сведением семантики мы к компоненту 'не-я' остается лишь гипо¬тетической моделью. Законы построения текста не позволяют реа¬лизовать этот экстремум.
Понятно, что внутренний раздел сферы "совокупного субъекта" имеет не только количественную, но и качественную сторону. В соот¬ветствии с этим, очередной шаг на пути познания семантики русско¬го мы - это выявление ролевой структуры "совокупного субъекта": в каких конкретно отношениях находится 'я' к 'не-я'? Речь идет о различных социальных функциях, принятых в данном обществе и в той или иной степени закрепленных в языковых (номинационных) единицах. Анализ речевых употреблений мы может дать здесь длин¬ный список социальных ролей и масок, которые принимает 'не-я' по отношению к своему партнеру - 'я'. Например, мы может означать 'я' + 'тот, кто входит в мою семью':
(30) ... Ты у нас правда молодец, ты и не знаешь, какая ты молодец, ты лучше всех (В. Распутин, Последний срок; дочь от лица всех детей обращается к матери).
Мы может означать 'я' + 'тот, кого я люблю, с кем состою в интимных отношениях':
(31) Он же не знает, что ты у нас семейный! (А. Володин, Осен¬ний марафон; героиня обращается к своему женатому любовнику).
Мы может означать 'я' + 'тот, кто живет в том же, что и я, городе
или селе':
(32) Редкий футбольный матч из серии решающих сражение между москвичами и ленинградцами проходил без "боления" профессора. [...]
После какого-нибудь неудачного для "нас" матча профессор при¬ходил на лекцию бледный и злой (А. Даров, Блокада; характер¬но, что местоимение мы (нас) взято здесь в кавычки. Тем самым говорящий отмечает условность формирования такого "совокуп¬ного субъекта", как 'жители Ленинграда, болеющие за свою ко¬манду'). Мы может означать 'я' + 'тот, кто принадлежит к тому же, что и я, гражданству (национальности и т. п.)':
(33) — ... Великая страна! Да мы-то здесь чужие, независимо от убеждений.
Маруся вежливо кивнула. Ей понравилось размашистое "мы", ко¬торым Логинов объединил их: эмигрантку с дипломатом (С. Дов-латов, Иностранка; характерен и эпитет размашистый по отно-
230
шению к мы: подчеркивается нетипичность, необоснованность такого объединения).
Мы может означать 'я' + 'тот, с кем я вместе работаю, служу': (34) Мы идем, а я стою! (М. Жванецкий, Одесский пароход; реп¬лика принадлежит лоцману, который со всеми своими картами и лоциями остался на берегу и теперь с изумлением наблюдает оттуда за проходящим мимо "своим" пароходом). Понятно, что список подобных ролей, которые играет второй участник "совокупного субъекта", может быть очень длинным. В нем могут быть также такие компоненты, как:
- 'тот, кто принадлежит к тому же, что и я, полу',
- 'тот, кто принадлежит к тому же, что и я, возрасту',
- 'тот, кто живет со мною в одно время (эпоху)',
- 'тот, кто мне близок духовно, у кого общие со мной идеалы',
- 'тот, кто живет по соседству, рядом со мной',
- 'тот, кого я знаю, с кем я знаком',
- 'тот, с кем я разговариваю, общаюсь',
- 'тот, у кого такая же, как у меня, профессия',
- 'тот, кто исповедует ту же, что я, религию',
- 'тот, с кем я вместе учусь',
- 'тот, кого я учу, воспитываю',
- 'тот, кому я покровительствую, помогаю',
- 'тот, кому я сочувствую, за кого переживаю',
- 'тот, кому я советую, рекомендую' и т. д.
Человек, говоря словами Б. Ф. Поршнева (1966, 137), "принадле¬жит одновременно ко многим общностям, многим "мы". Тем самым ни одна из них не отгораживает его монопольно, и он в своем со¬знании как бы непрерывно производит выбор того или иного "мы", которое в данный момент будет определять его поведение и чувст¬ва". Это мы и наблюдаем на примере нашего списка: он отражает самые разнообразные отношения, в которые человек вступает с се¬бе подобными. Причем интересно, что для одних из этих отношений существуют устойчивые и привычные языковые номинации, напри¬мер: сверстник, современник, единомышленник, сосед, знакомый, со¬беседник, коллега, соученик, ученик, подопечный и т. п. В других слу¬чаях названия для таких отношений находятся с трудом (например, ложно ли сегодня человека, который исповедует ту же религию, на-шать единоверцем?). В третьих случаях специального названия во-)бще нет (как, например, назвать человека, которому говорящий со-гувствует, за кого переживает?). По-видимому, степень концептуа-шзации этих "партнеров" говорящего и возможность их вербализа-
231
ции, закрепления в соответствующем слове, обусловлены, среди про¬чих, национально-культурными факторами. Так, в английском языке отсутствует однословное соответствие русскому существительному сверстник, а в русском нет буквального эквивалента английскому слову co-signatory, его можно передать только описательно: 'тот, кто подписывает документ вместе с кем-либо другим'... Кроме того, фор¬мирование каждого вида "совокупного субъекта" предполагает на¬личие определенных жанрово-стилевых условий. В частности, выше уже говорилось об этикетном ("парикмахерском" и т. п.) мы: его сфера - устная речь в общественных местах, общение между незна¬комыми или малознакомыми людьми. А вот, допустим, "совокупный субъект" 'я + тот, кому я советую, рекомендую' с особой легкостью реализуется в научно-популярной и методической литературе, в посо¬биях по самообразованию (рукоделию, кулинарии и т. п.); ср. контекс¬ты типа: Вычислим частоту пульсации лампы ... Опустим перпен¬дикуляр на плоскость из точки А ... Выкройку строим обычным образом ... Планку вяжем платочной вязкой ... Возьмем 200 г масла и 3 стакана муки ... Понятно, что перед нами - своего рода вежли¬вые указания, инструкции, но сама их форма симптоматична: она со¬здает иллюзию совместной деятельности. Любопытно, кстати, что во всех подобных примерах само местоимение мы при глагольных фор¬мах неупотребительно: его отсутствие - знак ("нулевой", или "минус-знак") особой функции данных форм.
Наконец, для полноты картины следует упомянуть и о некоторых психосоциальных предпосылках, обусловливающих употребление в русском языке форм 1-го лица множественного числа.
Первая из них - это особенности русской ментальности. Если ана¬лизировать общекультурные аспекты языкового сознания, то нельзя обойти стороной пресловутую соборность русского человека, его тяготение к коллективному отправлению духовных потребностей, со¬ставляющее существенную часть его мировоззрения. И хотя идео¬логия соборности несомненно эволюционирует - от патриархально-славянофильских воззрений А. С. Хомякова и И. В. Киреевского к общегуманистической концепции С. Л. Франка, - представляется зна¬менательным, что данное понятие возникло именно на русской поч¬ве. Процитируем последнего из упомянутых апологетов соборности: ' "Мы" есть [...] некая первичная категория личного человеческо¬го, а потому и социального бытия. Сколь бы существенно ни было Для этого бытия разделение на "я" и "ты" или на "я" и "они", это разделение само возможно лишь на основе высшего, объемлющего его единства "мы" " (Франк 1992, 51). В данном свете употребление
232
рорм 1-го лица множественного числа становится глубоко символич¬ным, знаковым, можно даже говорить о традиции "мы-дискурсов" в русской духовной истории. Нет также ничего удивительного в том, это "мы" является объектом пристального внимания сегодняшней социологии и психологии.
С этим связана и вторая предпосылка употребления мы в текстах: это установление, соблюдение и регулирование социальной иерар¬хии, правил формирования малых групп - таких, как семья, трудовой коллектив, соседи по дому и т. п. Здесь мы оказывается одним из инструментов, регулирующих межличностные отношения. Формирование "совокупного субъекта" в речемыслительном акте происходит обычно с учетом того, какое положение на общественной лестнице отнимают 'я' и 'не-я' относительно друг друга. И хотя строгой ре¬гламентации здесь нет, общая тенденция видится в том, что статус социальная значимость, зрелость, активность) говорящего должен 5ыть не ниже статуса его "партнера" по мы. На практике это означает, что говорящий охотнее использует форму 1-го лица множест¬венного числа в том случае, если он объединяет себя с кем-то себе равным или "нижестоящим". Если же второй участник занимает более высокую ступень в общественной иерархии, то употребление 1-го лица множественного числа выглядит по меньшей мере неэтичным и может быть расценено окружающими в соответствии с известной формулой "мы пахали". Так, родитель вправе принимать решения за своего ребенка, начальник - за подчиненного и т. п.; обратная же направленность в формировании "совокупного субъекта" менее вероятна. Покажем это на двух примерах.
(35) — ... Это наш с Люкой шар. [...] Мы его купили. Он нам очень понравился, и мы его купили. — Она говорила уже не Тоне, а малышу: — Люка у нас очень любит такие шары ... — Люка сидел на руках у меховой мамы, розовый и равнодушный, как китайский божок, и бессмысленно таращился на Тоню. — Так что, девочка, шар этот — наш. И нам с Люкой надо бежать. [...] А это мы с Люкой сейчас тебе объясним ... (А. Битов, Большой шар; здесь мать выражает "общую" для себя и своего ребенка точку зрения. При этом ребенок еще не умеет говорить, и мать как бы представляет его интересы; обратное же, по понятным причинам, было бы невозможно).
(36) Ученик расплакался.
— Ну, что у нас такое случилось? — шутливо заговорила Оттен, хотя у ней и у самой, как говорится, на душе кошки скребли.
— Кто нас обидел? И чем мы все ... — она обвела взглядом
притихший класс, чем мы все можем поправить положение?
(Е. Попов, Прекрасность жизни; учитель, обращаясь к классу, искусственно приписывает себя к данному сообществу, однако субординация при этом сохраняется. И было бы странно, если бы с подобным "мы" ученик обратился к группе учителей).
Разумеется, разные культуры могут вносить свои коррективы в правила, по которым 'я' и 'не-я' объединяются в "мы", однако в целом можно предполагать, что формирование "совокупного субъекта" происходит легче, если оно осуществляется (с позиции говорящего) в направлении "сверху вниз", а не "снизу вверх".
Таким образом, "мы-дискурсы", входя в систему регуляторов соци¬ального поведения, помогают говорящему реализовать выбранную стратегию и тактику поведения в отношениях с другими людьми. Характерно, что социальные психологи и психотерапевты, занимающиеся коррекцией взаимоотношений в малых группах, называют соответствующую методику "мы свои" или "мы с вами свои" - и, по их признанию, данная стадия отношений требует от партнеров выра¬ботки особого (нового) языка (Кроник, Кроник 1989, 108-137), в том числе - нового осмысления "мы".
Рассмотренные нами факты приводят к выводу о том, что семанти¬ческая сложность мы в русском языке обусловлена как неопределен¬ностью второй составляющей "совокупного субъекта" ('не-я'), так и возможностью различного долевого участия партнеров в рамках этого субъекта. В ходе речемыслительного акта говорящий обладает значительной свободой в семантическом "наполнении" мы (и, как мы видели, иногда он даже злоупотребляет этой свободой, манипулируя данным концептом). Вместе с тем, употребление форм 1-го лица мно¬жественного числа отражает сложившиеся в обществе социально-этические нормы. Анализ "жы-дискурсов" позволяет эксплицировать всю сеть взаимоотношений, принятых в данном типе культуры, и под¬тверждает, что собственная семантика мы неотделима от прагмати¬ческих аспектов его употребления.